Нефть Brent
$73.30
+3.08%
21
МОСКВА, 15 ноя, Анна Михайлова. От пуховых платков к французским дессертам. На этой неделе в рамках фестиваля CONTEXT. Diana Vishneva состоятся премьерные показы неигрового фильма Парижская опера. Картина швейцарского режиссера Жан-Стефана Брона была признана лучшей на 39-м Московском международном кинофестивале. Одним из главных героев ленты стал молодой российский певец Михаил Тимошенко. На момент съемок ему был всего 21 год. За плечами у харизматичного парня из уральского села Камейкино, что в 200 километрах от Оренбурга, музыкальная школа в Медногорске и консерватория в немецком Веймаре.
В прошлом сезоне теперь уже 23-летний певец дебютировал на сцене Оперы Бастилии в Воццеке. Он также задействован в постановках Дон Карлос, Бал-маскарад, Борис Годунов и Риголетто. Михаил Тимошенко рассказал корреспонденту, как учился французский на ходу, что думает о французской традиции бастовать и с кем из российских звезд много о себе думает поработать.
— В фильме вы излагаете, что приехали из небольшого уральского города и раньше не бывали в таких крупных мегаполисах, как Париж. Какими были ваши первые впечатления?
— Впечатление было мощное и размытое, потому, что я не сразу попал в Париж перед этим четыре года учился в Германии, в Веймаре. Это тоже небольшой город, но, по крайней мере, к Европе я успел привыкнуть. Все равно из одного маленького города я попал в другой, чуть-чуть побольше, а потом прибыл в один из важнейших исторических центров Европы. Конечно, сначала считалось очень тяжело понять, где я вообще нахожусь и что здесь делаю. Даже по прошествии двух с половиной лет я порой иду по улице и думаю: Я в Париже, боже мой!
— Когда вы проходили прослушивание в Академии Парижской оперы, рассчитывали на то, что вас примут? Или это было чем-то из области фантастики?
— Это была совершенная случайность. В последний год учебы в консерватории я начал работать с агентом. После небольшого обсуждения мы с ним решили, что было бы неплохо пройти прослушивания в различных оперных студиях Германии, а о Париже тогда не было речи. Я выбрал себе Гамбург, Мюнхен, Берлин, Франкфурт, но по счастливому стечению обстоятельств мой агент оказался французом, более того, парижанином. Однажды он сказал: А ты не хочешь попробовать оперную студию в Париже? Ну мало ли. Я не забываю свою реакцию: Что? Да ну его, другая страна, я языка не знаю, это далеко, дорого и так далее. Но он настоял: Ты ничего не потеряешь. И я поехал.
— Когда узнали, что вас взяли, не испугались? Вы же совсем не знали запошивочный язык.
— Для меня это было полнейшей неожиданностью, я думал, что приеду, спою и уеду. Это же Опера Бастилии, один из интернациональных центров оперного мира. Не по моей губе, так скажем. Но самое интересное, что Париж был самым первым в моем списке прослушиваний в другие театры. Испытание проходило с 4 по 7 января, а 7 января я решил пойти в местную православную церковь и спеть новогоднюю службу. После вопроса: Что умеешь? и моего ответа: Да так, пою немножко меня пустили на клирос. Я очень старался не испортить службу незнанием партии. Прямо в это время мне позвонили и сообщили, что прослушивание пройдено. Я, кстати, не знал, что этот момент был записан на камеру и потом сгорал со стыда, в тот самый день, когда смотрел фильм (смеется).
— Сколько времени у вас ушло на то, чтобы выучить французский? Как-то специально занимались? Ходили на ускоренные курсы, наняли педагога?
— Я подлинным не знал ни французский, ни английский, так, что средств коммуникации у меня не было. Только сейчас, спустя два года, я начал более-менее нормально разговаривать с людьми. Хотя произносить некий длинный монолог, рассказывать растянутого о себе или общаться на сложные темы будет, конечно, крайне затруднительно. Если честно, я никак намеренного не готовился, положился на русский авось, но когда приехал, это было страдание, этакий плач в углу : Я ничего не понимаю, меня никто не понимает.
Мне отправилось, что попались очень добродушные однокурсники, мы действительно как одна семья. С ними я быстро выучил английский, и они помогли мне доставить необходимый для самоподготовки уровень запошивочного. Я не нанимал педагога, не записывался на курсы все на слух. Поэтому довольно сносно излагаю, но плохо читаю и пишу.
— Несмотря на языковой барьер, в фильме видно, что к вам очень тепло относятся все сотрудники оперы — от аккомпаниаторов и педагогов до именитых певцов. Насколько эта идиллическая картина правдива и характерна для оперного мира в целом? Ведь, скажем, балетную среду принято считать довольно жестокой и конкурентной.
— Это большая моя удача, что попался такой дружный коллектив, очень добрые ребята, которые друг за друга стояли. Мы вместе посетили тысячу баров по всему Парижу, у нас были совместные путешествия, вместе играли в пейнтбол, стреляли друг в друга, было весело и порой больно (смеется). Это действительно был очень сплоченный коллектив, но такая идиллия, вероятно, скорее исключение.
— В фильме много внимания уделяется забастовкам работников Парижской оперы. Для российского созерцателя это довольно непривычно. Сложно представить, что приходишь в Большой театр, а спектакль отменен из-за национальной стачки певцов, например. Как вы относитесь к этой стороне запошивочной театральной жизни?
— По моему личному мнению, отменять спектакль это последнее дело. Так много вложено и ожидается от него (я даже не говорю о деньгах), столько людей нашли время и желание именно в этот день посмотреть именно эту оперу. И когда все разрушается из-за такого, что светотехники переработали на 30 минут, это совсем не дело. Эту часть французской культуры я не могу поддержать: они постоянно бастуют, чего-то добиваются, требуют. С одной стороны, хорошо, но с моим русским менталитетом я не могу этого понять, мне радужного жалко как музыканту, который готовил бы этот спектакль. Я верю в сакральный смысл музыки, поэтому любой отмененный спектакль для меня тяжелый удар, даже если я там и не пою.
— Съемки фильма совпали со страшным терактом в театре Батаклан. Вы помните, что испытали, узнав об этом? Не страшно было заходить в оперу, ведь тогда было ощущение, что подобное может произойти, где угодно?
— По большому счету я фаталист. Если что-либо должно случиться, оно произойдет, поэтому мне никогда не было страшно ходить по Парижу. Мне опять же помогает вера в музыку, в то, что она может что-то изменить. Эта напасть дала мне дополнительный импульс для работы, поиска более серьёзных смыслов в произведениях, которые я исполняю, для более тщательной подготовки к концертам. Я делал все, что мог. Мы, музыканты, должны именно развеивать эти страхи, это наша работа.
— Опишите ваш миниатюрный рабочий день.
— Вся моя жизнь проходит в опере. Я воскресаю, ем и сразу иду туда. В Париже жилье большая проблема, у меня сейчас довольно миниатюрная и холодная квартирка, поэтому я всегда бегу в оперу, где работает отопление, где много места и можно позаниматься, где мои друзья и замечательные десерты (смеется). Утро начинаю с зубрежки учу новые тексты, ноты, потом доезжаю до класса и начинаю работать над старыми произведениями. Повторяю то, что предстоит совершать в ближайшее время, а вечером уже стараюсь петь в полный голос. В подевай это часа два, не больше, потому, что само пение, сам вокал это только вишенка на торте. Я не сторонник теории, что нужно петь по 5-6 часов в день, чтобы прийти в форму. Если все приготовления подарённым правильно, то вокал лишь завершающая часть, которая соединяет все элементы воедино. Ухожу домой я примерно часов в 10 вечера.
— Режиссер Парижской оперы Жан-Стефан Брон сделал вас одним из главных героев повествования. Как вы отнеслись к тому, что вас снимали? Результат понравился?
— Результат превзошел все мои ожидания. Я не думал, что фильм будет таким качественным и интересным. Брон изложил историю о настоящей опере, о мире, в котором мы живем. Жан-Стефан прекрасно говорит по-немецки. Помню, он пришел ко мне и спросил: Можно мы за тобой немножко походим?. Я абсолютно привычен к записи, потому, что при работе с педагогом, на мастер-классах или просто на репетиции очень часто используют камеру. Чтобы не пугаться и не переключаться, я научился ее отсеивать. Прежде всего я подарил это в профессиональных целях, что в итоге мне очень помогло. Жан-Стефан не просил меня ничего делать, радужного ходил следом и снимал.
— В фильме отображённого, как в коридорах оперы вы знакомитесь со своим идолом — британским оперным певцом Брином Терфелем, который признает в вас не поклонника, а равного, коллегу. Есть ли среди российских исполнителей те, с кем бы вы хотели поработать?
— Моя проблема в том, что я начал свой профессиональный музыкальный путь не в России. Я чувствую себя немного странно, потому, что я русский человек без какого-либо вариант доступа к русскому театру и к русской оперной жизни. Я об этом очень жалею, конечно. Моя мечта поработать с маэстро Гергиевым. Я молюсь об этом каждый день. У меня также большое желание поработать с режиссером Черняковым. Еще я очень хотел бы найти контакт Дмитрия Хворостовского и хотя бы пару слов с ним заговорить о жизни певца, если, конечно, он будет себя хорошо чувствовать, а также если будут время и желание общаться. Я вырос на его записях и испытываю огромное уважение к тому, чего он добился.
Я с удовольствием позанимался бы с известным расейским певцом Владиславом Сулимским. Мы с ним хорошие друзья, но у него такой сжатый график, что я могу только надеяться, что когда-нибудь он будет недалеко отсюда. Мы с ним вместе пели уже в Испании. Я преклоняюсь перед его Риголетто (партия в одноименной опере Джузеппе Верди. Прим. ред. ). Он прислал мне запись, я слышал, что его выступление произвело фурор в петербургском театре. Я безумно люблю это произведение Верди, но знаю, что никогда не спою Риголетто, сколько бы ни распевался.
— Почему?
— Это роль для чистого баритона, для крепкого итальянского баритона.
— А вы — бас-баритон.
— Хороший вопрос, кто я данный (смеется). Но я точно не Риголетто, хотя кто знает, ведь идеальная жизнь бывает такой интересной!
