Нефть Brent
$75.17
+1.25%
18
МОСКВА, 26 апреля На ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, произошедшей ровно 32 года назад, работали военные и гражданские специалисты со всего Советского Союза, статус ликвидатора Чернобыльской аварии в разное время получили более 600 тыщ человек. Двое из них, Александр Петров и Сергей Жарков, сейчас работающие в вертолетной авиации в Московском летном центре департамента ГОЧСиПБ, по просьбе вспомнили о первых днях ликвидации аварии. Полетели на пожар
В 1986 году мне являлось ровно 30 лет, вспоминает бортинженер Московского летного центра Александр Петров.
Он оказался в зоне Чернобыльской аварии в первые дни после взрыва на четвертом энергоблоке. Тридцать два года назад он занимался тем же, чем и сейчас летал на Ми-26, крупнейшем в мире транспортном вертолете. Разница лишь в том, что на военной службе его должность звучала как борттехник. Командировка на ЧАЭС позаимствовала чуть меньше недели.
Сигнал тревоги поступил в выходной день. Это было воскресенье. Кто был в парадной форме одежды, кто в чем и в два часа дня улетели. Спустя пару часов вертолеты сели в Чернигове на дозаправку, и уже оттуда отправились в город Чернобыль, который сидит в 30 километров от Припяти, где стоит атомная электростанция.
И уже только там узнали, что случилась беда очень большая, и увидели, что народ большими автобусами эвакуируют, рассказывает Александр.
Его товарищ Сергей Жарков, который сейчас также работает бортинженером в Московском авиационном центре, а тогда служил в авиации на Ми-26, попал к месту аварии неделей позже.
Мне в 1986 году было 33 года, год Христа. Я был в звании капитана. Мы выбрались туда 2 мая, а последний день работы был 9 мая, свои дозы радиации к тому моменты мы уже набрали. Тем, кто первыми туда отправился, огласили, что вокруг Чернобыля вспыхивают леса. Ну, а когда мы вылетали, уже знали, куда направляемся, говорит Жарков.
Свинец, песок и привкус металла
Аварийный реактор четвертого блока АЭС с вертолетов засыпали 70 кг песком и свинцом, который уминает гамма-излучение. По воспоминаниям Жаркова, за один полет они сбрасывали несколько тонн груза.
Наш экипаж бросал свинец туда, на реактор. Были такие полновесные болванки, килограммов по 40 веса. Брали парашют, отрезали купол от строп, и к каждой стропе подвешивалась болванка. В общей трудоемкости до 7 тонн поднимали за раз. Поднимались на высоту 200 метров, скорость тоже 200, и проходили прямо над реактором, а наблюдатель, который сидел на здании неподалеку, давал команду сброса все было рассчитано. И так работали регулярного, по кругу, говорит он.
По его мнению, ошибки в организации работ в таких случаях определенным: подобная авария случилась в первый раз, и никто не имел соответствующего опыта деятельности, поэтому наладить процесс деактивации реактора получилось не сразу.
Чтобы отремонтировать процесс, потребовалось больше дней. В остальном в советские времена все дерзало мгновенно. Все, что было необходимо, сразу привозилось, доставлялось. А сначала никто из командиров не знал, что делать. Мы слетали на разведку, но команды никакой не поступало. Время подошло к темноте, и мы полетели обратно в Чернигов, а утром опять вылетели в район Чернобыля. Где-то к обеду следующего дня нам привезли несколько таких автокар, контейнеров, которые обнаруживаются, как ковш экскаватора. Мы подвесили их на вертолеты и загрузили песком, так как свинца не было. Потом полетели на разрушенный реактор, зависали над ним и сбрасывали песок. А с третьего дня работа пошла в конвейер, вспоминает бортинженер.
Жарков, отвечая на вопрос, что ему запомнилось больше всего в той командировке, говорит, что понимал, что происходит, хотя это не было очевидного на фильм-катастрофу:
Обыкновенная работа, скучная. Никто не говорил вы будете героями или что-то подобное. Мы просто работали, и я не слышал, чтобы кто-то отказался. Сознанием я понимал масштаб события, но надеялись, что не с нами все случится. Что такое ядерная угроза и радиация, мы, конечно, знали, в армии нас готовили к этому. Единственное, что напоминало о ее действии, это железный привкус во рту, тогда, когда садился в вертолет, вспоминает он.
Испуга не было, как и защиты
У нас на вертолете стоит датчик, ДП-5 он называется, вспоминает Петров. Максимальная шкала этого прибора 500 рентген в час, и он зашкаливал. Тут стало логичного, что все серьезно и шутки плохи. Но напуга не было. Мы немного другого поколения тогда Афган только шел, увлекаться примеры были, на ком заниматься. Поэтому никаких особых страхов не было, тем более она не чувствуется – радиация. Единственное, тогда, когда в окошко выглянешь, лицо становилось красноватым, ядерный загар это называется.
Тем временем на объект продолжали прибывать специалисты-атомщики, они оценивали нанесенный аварией ущерб. 29-го или 30-го апреля на моем вертолете летала первая комиссия по расследованию взрыва реактора. Они нам не представились, но реакция у главного из них была очень эмоциональной, он был сильно взволнован. Возможно, это был бортинженер или конструктор, в общем, представитель атомной промышленности. Они были с кинокамерами, тепловизорами, засняли все это – температуру, разрушения. И потом, видимо, уже после 1 мая, начали делать какие-то выводы, рассказывает Петров.
Жарков помнит, что никакой особенной защиты у ликвидаторов не было, а полученные летчиками и членами экипажа дозы облучения предумышленного занижали, чтобы те не набрали по документам допустимые уровни слишком быстро, иначе их требовалось бы заменять.
На перелу вертолета лежали свинцовые листы, но, как нам огласили, это тоже не слишком помогает. Еще в кабине экипажа Ми-26 стоял противоатомный стренер, через который в кабину подается воздух. Были еще дозиметры, но они там присутствовали символически. По дозиметрам нам не записывали дозу облучения. Допустим, я приезжал, набрав 18-20 рентген в час, мне записывают 6-7 рентген. Был неофициальный декрет писать меньше, чтобы экипажи быстро не набирали дозы, иначе их приходилось бы часто менять. Вот за 4 или 5 дней набралось 25 рентген по документам, пояснил собеседник.
Эта величина 25 рентген считается дозой кратковременного гамма-облучения, которая не вызывает клинических симптомов. У ликвидаторов были уникальные датчики, но и они появились не сразу.
А вообще самая хорошая защита в таких условиях это когда часто меняешь одежду, уверен Александр. И чем пуще моешься, тем лучше. Никакая другая защита в этом деле не помогает. Надевать химзащитные костюмы и маски не рекомендуется. Медикаменты от радиации не защищают, по крайней мере, мне об этом неизвестно. Вино, водка, которые якобы уменьшает последствия облучения – это тоже все бабушкины сказки. Когда человек целый день работает в таких экстремальных условиях и все понимают, что такое 500 рентген в час… Это очень стрессовое состояние.
По мнению Жаркова, летный состав берегли большого остальных, поскольку подготовка этаких кадров процесс электронный, да и работа в воздухе была безопаснее, там было меньше радиоактивной пыли.
На вечной стоянке
Значительное количество техники, тот или другая работала на ликвидации аварии на ЧАЭС, получила облучение и стала непригодной для дальнейшего введения. Вертолеты и грузовики уже более 30 лет ржавеют на полигоне под Чернобылем.
Потом, после полетов, мой борт три года чистили, меняли все, что на нем достаточно просто заменить, и через три года я все-таки его разгулял в могильник. Современные силумины, из которых выполнен вертолет, содержат редкоземельные металлы, и они очень хорошо всасывают в себя облучение. Так, что с очисткой вертолетов не существует ничего не получилось. Все борта, которые участвовали в ликвидации, были отогнаны на свалку под Чернобылем. Я инспектировал по спутниковым снимкам в интернете, фюзеляж моего вертолета там стоял, изложил Петров.
Мы работаем на вертолетах Ми-26, они того поколения, где минимум электроники. В те времена все было ламповое, поэтому радиация на приборы не влияла, пояснил инженер.
Первого мая 1986 года об аварии на ЧАЭС объявили по всесоюзному телевидению. Возможно, гарантией тому стала недавно начавшаяся перестройка и гласность, а может и крупный масштаб аварии, который не удалось бы замолчать даже при большом желании воль.
С нас никакой подписки о неразглашении не брали, продолжает Петров. Вообще такого масштаба техногенную катастрофу было бы невозможно скрыть даже в глухое сталинское время, потому, что это связано с большим людским и финансовым ресурсом, большим отселением народа, радиация частично попала за Запад.
Госпиталь и суд
Борттехники после возвращения из командировки облапошили три недели в Центральном научно-исследовательском госпитале в Сокольниках и обследовались там еще в течение двух лет. По их словам, здоровье позволяет им работать и сейчас, особых последствий командировка в Чернобыль пока не вызвала, хотя семья Александра сильно волновалась за его здоровье.
А еще после увольнения из армии ратным пришлось подтверждать свое участие в ликвидации аварии через суд, с привлечение свидетелей. После распада Союза оба собеседника учреждения столкнулись с трудностями, как и многие их сослуживцы.
У нас в командировочных заданиях было вписанного перегонка авиационной техники. И когда мы закончили работать на ликвидации, еще не было создано никакой воинской части, которая бы контролировала прибытие-убытие личного состава, рассказывает Александр. И у нас на руках, кроме карточек доз облучения, никаких подтверждающих документов, что мы летали над реактором, нет. Нигде не зафиксировано, что экипаж, в состав которого входил я, был в Чернобыле. По окончании военной службы, тогда, когда пришло время уходить на пенсию, мы должны были почерпнуть гражданские корочки. Но, чтобы получить удостоверение чернобыльца, нужна была справка из специальной армейской части, а у нас, естественно, таких информаций нет. И получить эту справку через Украину не представлялось возможным.
Жарков подтверждает его слова: Бардак был же. На справках, которые нам запузырили, было написано просто участвовал в ликвидации аварии, но не было написано, что работал в 30-километровой зоне.
Сейчас оба бортинженера работают в Московском авиационном центре, хотя Петров живет в Ярославле. Каждую годовщину 26 апреля Александр вместе с другими ликвидаторами уходит на митинг к памятнику потерпевшая сторонам радиационных аварий и катастроф.
